читать дальшеКровь с потолка, подсвеченная изнутри мягкими искрящимися бликами. Игра "Честность". белоснежные стены и пол, на который стекают крупные густые капли, похожие на вишневое варенье. Истина, размытая ложью. Ложь, размытая истиной. Никто не говорит правды. Никого не заставишь признаться во лжи. Сны Хидаки - белоснежная комната и кровь на потолке.
Кен шумно втянул носом воздух, останавливаясь напротив до боли знакомого дома. Он не стучал, вошел без стука. Он приносил эти сраные чертовы лилии и это было отличным предлогом.
Запах медикаментов, капельница в углу по-европейски оформленной комнаты. Парик О-Сэн на полу. Каскад переливающихся, черных как вороново крыло, пластмассовых волос.
- А! - Она вздрогнула от неожиданности, входя в комнату. Это выглядело очень наиграно, потому что Мацудзиро ждала его.
- Здравствуйте.
- Проходите, садитесь, я очень рада вас видеть.
На ней было европейское платье темно-бурого цвета. За те недели, что Хидака навещал эту женщину, она так и не перешла на "ты".
- Я тоже.
- Хотите есть?
Хидака всегда отказывался. Она всегда предлагала.
Молчание, не тягостное ни для кого. Зачем Хидака приходил сюда молчать? Зачем эта женщина не выгоняла его?
Минуты, пролетающие в тишине.
- Я так рада, что вы пришли. - Внезапно сказала О-Сэн. Короткий ежик ее волос, следствие химиотерапии. Прозрачные тонкие руки с исколотыми венами. Боль.
Кен посмотрел на нее и кивнул, ничего не отвечая. Она исчезла на кухне и вскоре вернулась, неся одной рукой маленький пузатый чайник.
Фудзимия был таким одухотворенным, когда Айя валялась трупом в больнице. Когда каждый удар меча был за нее, за сестру. Фудзимия был прекрасен. Хидака завидовал.
- Почему ты не в больнице? - Спросил Кен.
- Я ушла оттуда. Медсестра приходит ко мне домой.
Теперь Хидака понимал, откуда Фудзимия черпал свою бездонную ярость и извращенную одухотворенность. Кен теперь тоже так умел.
Хидака возвел О-Сэн в ранг своей матери, сестры, любовницы и дочери и убивая, мстил за нее. Кому мстил? За что? Какая разница, черт возьми. Главное - теперь и у Хидаки тоже есть что-то за душой. У него нет сестры. Зато теперь появилась О-Сэн. Кэннон, положившая конец бессмертию. Она должна платить за то, что лишила Сибиряка веры в единственную непоколебимую святыню - иллюзорность смерти.
Чай был горячий и горький. Хидака пил его, словно воду. О-Сэн сегодня была особенно внимательна.
- Вы всегда торговали цветами? - Внезапно спросила она.
- Нет. Я работаю на полицию.
- И что вы делаете?
- Я наемный убийца. - Странно, Кен всегда думал, что это будет так трудно сказать, а тут... "Передайте мне сахарницу, пожалуйста. Кстати, я наемный убийца."
- А. - О-Сэн кивнула. - Тяжелая работа.
- Наверное... - Кен удивился. Всё выглядело так, словно О-Сэн ждала именно этих слов.
- Нехорошо убивать людей.
- Наверное... - Хидака окончательно растерялся. - Не вам судить.
- Говорят: "Тот, кто не изведал тяжесть преступления, способен судить людей". - Блеклые глаза Мацудзиро смотрели в стол.
- Говорят: "Тот, кто изведал тяжесть преступления, никогда не будет судить людей"... - Закончил цитату Хидака.
- Почему вы мне признались? - Осторожно спросила О-Сэн.
Кен не сразу ответил. Он думал о том, что бы сказал Персия на его месте.
- Я убиваю плохих людей... - Браво, Кен. Аплодисменты за идиотизм.
- Вы убъете меня, если узнаете, что я плохой человек?
Лучший ответ на неожиданный вопрос - фраза "А почему вы спрашиваете?"
- А почему вы спрашиваете?
- Я так рада, что вы пришли.
- Наверное... - Кен отставил чашку. О-Сэн не была сумасшдшей. Да, она разгуливает в своем кимоно, босая, в сдвинутом на затылок парике, никого не замечая или делая вид, что аутистка. Но это был какой-то своеобразный вызов. Это никогда не было ничем иным. Однако сейчас она вела себя как человек, подспудно вызывающий в себе безумство.
- Я вижу... Люди смотрят на меня. Брезгливые взгляды. Взгляды, полные жалости. Равнодушные взгляды.И брезгую собой. И жалею себя. А то вдруг начинаю гордиться. Чем тут гордиться? Гордиться тем, что скоро я умру оттого, что мне поставили неправильный диагноз и теперь меня уже не вылечить? Я - Кэннон. Я умираю и оставляю этот мир без милосердия. Я делаю ужасную вещь. Я плохой человек.
Кен молчал.
- Этому миру не нужно милосердие. Жалость - не сострадание, общество забыло это. Я пришла в этот мир забрать его грехи и умереть за людей. Но я передумала. Они этого недостойны. Они больше не молятся мне. Они только просят, просят, просят... Каждый хочет сохранить свою раковину, думает, он неповторим. Это неправда, но я не могу открыть им глаза. Каждый из нас стоит на песке и лишь Кэннон могла бы спасти их. Но теперь я не хочу. И вообще, это несправедливо. Кен, вы чем-нибудь больны?
- Нет.
- Видите, да? Почему так несправделиво. Вы убиваете людей и ничем не больны. А я - Кэннон и каждый день мучаюсь от боли. Я так рада, что вы пришли.
- Почему? - Кен тупо таращился на дно пустой чашки. О-Сэн бредила.
- У вас есть оружие?
- Да. Почему вы спрашиваете?
- Я хочу, чтобы сегодня вы были со мной.
Он понял. Кровь с потолка и игра в честность.
- Я не смогу вам заплатить. Я продаю героин и ваш друг знает об этом.
- Друг...
- Вы называете его женским именем. Он ваш любовник? Вы часто обнимаете его.
- Нет! Нет. Я... - Хидака уперся лбом в кулак и смотрел в стол. - Я люблю тебя.
- В любом случае, я не смогу вам заплатить. Все свои сбережения я перевела на имя сестры. Я надеюсь на ваше сострадание. Я устала, но сама я не смогу...
- Я понимаю.
Она положила на стол аккуратно сложенный белый листок бумаги.
- Что это? - Спросил Хидака.
- Моя записка сестре. Вы делаете хорошее дело.
Падение - движение. Какая, на хрен, разница, в какую сторону.Падать вверх, наверное, тоже можно. Мацудзиро упадет вверх. К черту физику, к черту ассоциации, просто падение вверх. Она этого хочет. А вдруг Хидака тоже упадет вверх? Он сделает все, что она попросит. Он понимает, почему она просит. Он любит ее, он любит мать, сестру, любовницу и дочь в ее лице. Он профессионал. Сегодня он убъет бесплатно.
Этот мир забыл про Кэннон и ей пора возвращаться, так и не забрав ничьих грехов.
Он потянулся к сумке, в котрой постоянно валялся пистолет. О- Сэн села на пол и мягко улыбнулась, словно собираясь фотографироваться.
Когда на стволе глушитель, то звук выстрела кажется шорохом.
Кен отстраненно, словно кино смотрел, наблюдал за тем, как Мацудзиро заваливается на пол.
Ничего. Кэннон умерла. Ничего страшного.
Кен плакал так, словно не умел этого делать. Фудзимия бы поморщился. Глухие рыдания, недостойные мужчины. Без слез, просто неожиданные сокращения мышц грудной клетки, дробящие ребра и разрывающие сердце.
- Вставай!
Он подхватил ее за подмышки и ходил из угла в угол, повторяя "Вставай, пошли". Ватные ноги женщины волочились по полу. Кровь потеками рисовала замысловатые узоры.
- Вставай! Мы поедем ко мне домой, я тебя с друзьями познакомлю...
Кровь хлещет с потолка. Не с кем больше играть в честность. Кровь стала черно-белой, без запаха и вкуса. Комнату затопило.
- Вставай, тебя вылечат! Черт, да вставай же! Оми... ты ему всегда очень нравилась... Что я ему скажу?.. Вставай... Я женюсь на тебе, а потом ты сдохнешь от передоза... И пусть у нас не будет детей... Я найду любые лекарства, тебе больше не будет больно...
Комнату затопило и Хидака утонул.
********************
Запах. Тонкой нитью протянутый сквозь воспоминания затхлый запах детства.
********************
"Was du auf meiner Kreuzung machst, das kleine Spielzeug?"
(Что ты делаешь на моем перекрестке, маленькая игрушка?)
Наги стоял над сидящем на асфальте немцем и смотрел куда-то поверх его рыжей головы.
"Чего ты хочешь?"
- Я не игрушка. Не игрушка! Долбаный немец, сам ты кукла заводная...
"Чего ты хочешь."
- Знаешь... Такое странное чувство... - Наги чуть опустил голову, упираясь взглядом в усмехающийся рот Шульдиха. - Я не знаю... Не понимаю.
"Хочешь, я посмотрю?"
Наги не кивнул. Он просто не отказался.
Четыре часа утра на перекрестке. Он почти пуст. Это так потусторонне красиво. Это так противоестественно. Ни один сюрреалист не смог бы нарисовать более фантастическую картину.
Шульдих потянулся, зацепил пальцами пояс Наоэ и потянул вниз - "Сядь".
Глаза немца. Нифига они не зеленые. Они серые.
"Я смотрю. И вижу стену. А по ней идут трещины."
- Стену... - Тихо пробормотал Наги. - Смотри дальше.
- Ты мне доверяешь? - Вслух спросил немец.
- Да.
Немец мягко улыбнулся и провел тыльной стороной ладони по щеке сгорбившегося Наоэ.
- Почему?
- Если ты убъешь меня, Брэд будет недоволен.
Пощечина. Наоэ не ожидал ее, но отнесся к ней спокойно. Наверное, ответ не понравился немцу. Сраный рыжий гайджин.
Сраному рыжему гайджину было холодно и сонливо. Он сидел в растянутом сером свитере, подпирая стену спиной... Сегодня у сраного рыжего гайджина был день рождения. Он родился в четыре часа утра душным летним утром. А маленький японец с темными волосами даже не принес ему открытки. Он вообще не знает, когда у Шульдиха День Рождения. Ему не интересно это знать, он своего-то не помнит.
- У тебя свитер сполз. - Тихо сказал Наоэ, машинально указывая на чуть оголившееся плечо Шульдиха.
- Verbessere mir. (Поправь.)
Мимолетное движение, выполнение приказа... Прикосновение к прохладной коже и подсознательное стремление продлить этот момент. Наги приподнял отворот свитера, но руки не убрал. Так и сидел напротив немца, вытянувшись в его сторону, сжимая в кулаке податливую вязаную ткань.
- Хочешь, я открою тебе секрет? - Шульдих широко распахнул ставшие внезапно такими ясными глаза. Наги не пошевелился, только костяшки сжатых в кулак пальцев побелели.
Шульдих тихонько рассмеялся:
- Ты... Ты думаешь о том...
Наги внезапно подумал о том, что Шульдих скажет "Думаешь о том, что ты хочешь, чтобы я изнасиловал тебя". Наги испугался.
Немец умел насиловать не только тело, а то, что обычно считают душой. Именно этим Шульдих и собирался заняться. День рождения у человека, в конце-концов. Надо же хоть чем-то развлечься. Надоело спускать людей с крыши. А тут... Маленький темноволосый японец. Это будет весело. Это обязано быть весело.
- Наги... Ты думаешь о нем. О том, что где-то есть кто-то, кому все равно. Именно он. Один. Ему все равно, что творится с тобой, он тебя даже не знает. Он тебя ни разу не видел. Человек, который живет, ничего не зная о твоих страданиях. Ты о нем тоже ничего не знаешь. Ему все равно, ему абсолютно все равно, что ты один, что ты устал, что ты пытаешься жить, хотя и безуспешно. Ты хочешь убить его. Но ты не можешь, потому что для этого тебе пришлось бы перебить всё население планеты... Ты понимаешь свое бессилие и у тебя остался только один выход. Перекресток.
Шульдих осторожно отцепил от себя сведенные пальцы Наоэ.
- У тебя сегодня "странное настроение". Давай. Иди. Докажи ему, что тебе так просто... Так просто доказать ему, что его равнодушие не волнует тебя. Докажи обществу, что общество никогда не поимеет тебя. Умри, девственник.
Наги встал и повернулся спиной к нему.
Кэннон привычно плакала. Она плакала именно по привычке, не вкладывая никакого чувства в свои слезы. Условный рефлекс. А так ей было пофигу.
- Шульдих... - Начал было Наги.
Немец поморщился:
- Сейчас последует глубокомысленный вопрос.
Наги полуобернулся:
- Шульдих, почему общество не может поиметь тебя?
Смех.
- Es hat mich geschaffen, der Idiot... (Оно меня создало, придурок...) Я родился оттого, что оно постоянно трахалось незнамо с кем.
Наги вздохнул. Сегодня у него и вправду было странное настроение. Лучше бы немец просто сказал "Пошли домой, я тебя изнасилую".
Запах... Тонкой нитью протянутый сквозь воспоминания, затхлый запах детства.
Наги ступил на дорожное покрытие. Осторожно, словно слепой... Немец неотрывно следил за каждым его движением. Странно, но он не веселился... Ничего забавного. Даже улыбки не вызывает.
- Не надо, Наги... - Внезапно тихо попросил он. - Я пошутил. Мы убъем их всех. Всё гребаное население земли. Мы вместе. Ты и я. Начнем прямо сейчас... Не надо, Наги...
Наги шел, не оборачиваясь.
- Наги, стой.
Наоэ обернулся.
Шофер грузовика с отвисшей челюстью. Его попутчик высунулся в окно и орет:
- Сойди с дороги, придурок!! Идиот! Вали с дороги!!
************************
Йоджи затянулся и закашлялся. Кен бросил на него насмешливый взгляд. Кудо улыбнулся в ответ и виновато пожал плечами : "Старею". Кен снова отвернулся и посмотрел вниз.
Под ним плыл перекресток, переливаясь всеми цветами радуги. Странно, снизу он казался таким серым. Птицы все видят по-другому.
Хидака раскинул руки, стоя на самом краю. Он глубоко и с удовольствием дышал полной грудью, наслаждаясь запахом города и сердца его - перекрестка. Выхлопные газы и лужи с радужными разводами бензина, вонь и букет из сотни парфюмов, пот и свежесть, солнце и электрический сноп рассвета, трава и асфальт, жара раскаленного воздуха и пьянящий холод взглядов. Хидака закрыл глаза и задержал вдох. Тишина и бескрайние пустынные просторы влажной зелени привиделись ему вместо нагромождений человеческих ульев. Выдох.
- Ты давай уже, - Голос Кудо вернул Сибиряка в реальность, - Ты, блин, давай уже, прыгай или пойдем домой.
Пальцы растопырились, зашевелились, словно пытаясь перехватить душный вялый ветер. Хидака посмотрел вниз. Там, среди хаоса перекрестка, алым пятном святилась Кэннон. Она запрокинула голову, встречаясь с ним взглядом. Она призывно улыбалась и это ожидание очень хотелось оправдать...
- Мацудзиро... - Внезапно задумчиво произнес Кен. Йоджи насторожился.
- Что?
- Она... Странная.
- Да, Кен. А Земля - круглая.
- Я ее убил. Она попросила. Мне так плохо. - Он закрыл правой ладонью глаза.
- Ну и сволочь.
- Знаешь, Йоджи, я тут подумал... Так мне прыгать или нет?
Йоджи сел, вытягивая ноги.
- Как хочешь.
- У каждого человека есть предел. Наверное, я свой отработал. То, чем мы занимаемся...
- А, твою мать! - Взвился Йоджи, да так яростно, что Хидака от неожиданности чуть и вправду не свалился вниз.
- Твою мать! - Ругался Балинезиец, отчаянно жестикулируя, но на ноги не поднимаясь. - Слова, слова! Заткнись ты, ради бога! Засунь в жопу всю свою чертову философию! Иди работать в банк, твою мать. Перебирай бумажки. С клиентами ругайся. Вот ведь, черт возьми, тоже мне, мать Тереза. Если откупиться от Персии, то он наймет нового, а ты, Кен Хидака, пойдешь работать в банк или мыть полы в больнице. И совесть твоя будет чиста. Ты этого хочешь?! Да иди ты на хер! Хотел бы - ушел бы.
- Я...
- Ой, да заткнись ты! Летчик, блин. Летун на хер. Надоело, честное слово. Ты давай, прыгай, только не надейся, что я тебя отскребать буду. Знаешь, что?
Кен, в лице которого появилось что-то жалостливое и обиженное, вытер подбородок рукавом и спросил:
- Что?
- Я буду стоять над твоими внутренностями, пинать твою челюсть и думать - "во придурок!"
Кен улыбнулся.
- Да ладно тебе...
Йоджи энергично закивал:
- Да. Кен, мы моральные уроды, отбросы общества. У меня предложение - давай гордиться этим, а ?!
Хидака еще раз глянул вниз и отошел от края. Кэннон раздосадованно чертыхнулась и, вздохнув, побрела прочь.
- Посуди сам, если мы сейчас все с крыши попадаем, какого хрена Шварц будут делать? Знаешь, как Кроуфорд огорчится? Он ведь на тебя глаз положил, точняк, Хидака. Правда. Нам еще мое день рождения отмечать. Как думаешь, Фарфарелло приглашать? Прийдется, а то обидится. Правда, надо мясом запастись... Кен, ты слушаешь?
Кен запрокинул голову и судорожно рассмеялся беззвучным смехом.
- Кен, жизнь прекрасна.
- Йоджи, ты... Совсем больной.
Кудо подошел вплотную и обнял Хидаку. Объятье сильно походило на борцовский захват.
- Я больной, ты больной, мы все неизлечимые.
Хидака не сопротивлялся поцелую. Да Кудо бы и не позволил. Йоджи целовал самозабвенно, профессионально, с чувством. Как там немец говорил?
- Эпизод, Хидака.
Кен не ответил, ждал.
- Эпизод. Вся жизнь один большой хреновый эпизод. Роль тринадцатого плана. Я не хочу... Не хочу я смотреть на твои внутренности и думать "Идиот". Знаешь, в эпизоде каких дел можно натворить? Мы же натворим, да?
Хидака кивнул, отстраняясь и машинально облизывая губы.
- Пошли домой, Кен. Ты мне еще морду набить должен за это дело. - Кудо неопределенно взмахнул рукой, но было понятно, что он имеет в виду.
У Кудо когда-то был друг. Самый близкий друг, кажется, ее звали Аска.
Теперь их было трое. Их звали Абиссинец, Сибиряк и Бомбеец.
"Мой маленький мир, состоящий из меня и еще трех человек. И положил я на всё остальное."
Балинезиец внезапно понял, что эти трое, их танцы в темной комнате... Эти трое могут заменить собой потерянное когда-то. Балинезиец внезапно понял, что в сущности-то, он не один. Не совсем один. Рядом бок греет чужое одиночество. Друг сейчас важнее памяти о друге.
- Слушай, Хидака.
Звуки утреннего города, его дыхание и свет... Мы лишь эпизоды в его жизни. А он - только декорации в нашей.
- Слушай, Хидака. Я знаю одного человека. Он умеет играть в футбол и хреново готовит. Есть его еду просто невозможно. Но, блин, он веселый и весь такой... Как это? Такой самоотверженный, наивный, открытый. У него есть девушка. Он ее очень любит. Правда, она теперь живет в Австралии и работает в байкерском магазине. Я ее видел, она красивая. Он мог бы писать ей письма, только нихрена не пишет. А еще он столько раз спасал мне жизнь. А еще он никогда не предает друзей. А еще он очень любил жизнь... Даже после того, как его пытался убить лучший друг. Даже после того, как он убил лучшего друга... Знаешь, как его зовут?
- Кен Хидака? - Осознать себя, вспомнить себя, принять себя. Испугаться себя...
- Ну... Да. Пошли домой, Кен Хидака?
Не дождавшись ответа, Йоджи обернулся на пустую крышу.
*****************************
- Вали с дороги, идиот!
"Начнем прямо сейчас..."
"Я не игрушка..."
Ясные серые глаза и шепот "Der Striche, der Striche, der Striche, deine Mutter..." (Черт, черт, черт, твою мать...)
Грохот, звон разбитого стекла и заевший визг клаксона. Кровавое месиво из людских тел и покореженного металла, как скульптура нео-модерниствов. Она потрясающе вписывается в уличный пейзаж. Она - именно то, чего здесь не хватало. Теперь картина закончена. Перекресток завершен.
Шульдих расхохотался.
Малыш Наги и его вытянутая рука. Узкая хрупкая ладонь и невидимая стена, превратившая грузовик в груду металлолома. Свободы нет, но есть победа. Одна маленькая победа в огромной битве. До свободы еще долгий путь, и он пройдет его.
- С днем рождения, Шульдих. - Наги вернулся на тротуар, к рыжему гайджину.
Немец улыбнулся:
"Das Leben ist herrlich (Жизнь прекрасна), Наги Наоэ."
****************************
Через неделю Наги взорвал дом и встал под восемьсот тонн арматуры и железобетона.
Через четырнадцать дней Йоджи расстреляли из полуавтоматической винтовки. Он не успел заметить марку.
Через двадцать восемь дней Фарфарелло случайно вскрыл себе яремную вену. Он не звал на помощь. Он понял, что бог любит и его, значит, нужно сдохнуть и тогда уж точно богу будет больно.
Через месяц и семь дней Айю сбил грузовик, перевозящий мебель. Он умер в той же больнице, где когда-то лежала его сестра. Она не успела на его похороны - у нее были экзамены.
Через месяц и шестнадцать дней Оми поскользнулся и падал восемь этажей. В календаре были зачеркнуты все дни.
Через два месяца и один день Шульдих застрелился. Наверное, это получилось случайно.
Через полгода самолет Кроуфорда взорвался над Атлантическим океаном.
А Кен все падал вверх...
Жизнь прекрасна, Наги Наоэ. Люби ее, потому что нет бессмертия.